Три великих жизни [сборник 1968] - Вера Михайловна Корсунская

городах Падуе, Пизе и Болонье. Вот они уже в Германии, Голландии, Франции, Швеции, России. Ботанические сады начинают обмен черенками, семенами, гербариями. Число новых открытых растений быстро возрастало, но беда в том, что одно и то же растение открывали по нескольку раз и по-разному называли.

— Хаос в названиях, — снова говорил Линнеус своему другу Артеди.

— Нет порядка в ботаническом хозяйстве. А он нужен, — приходил он с этим же вопросом к Рудбеку. И тот соглашался, что ни одно из предлагавшихся до сих пор делений растений на группы не является удовлетворительным.

— Феофраст еще в древности распределил растения на деревья, кустарники и травы, и такое деление продержалось до XVI века. Но группы эти слишком крупные! — И с этим Рудбек был вполне согласен.

Теперь Линнеус отлично понимал, что у ботаников нет общего языка. Не только одно и то же растение разные авторы называют по-разному, но и одни и те же детали строения растений носят различное название.

Как разобраться в таком всеобщем смешении фактов? Нельзя, если не будет установлен общий язык. Тогда станет возможным, читая описание растения, сделанное в общепринятых терминах, понимать, к какому именно растению оно относится…

А дальше необходимо распределить растения по группам так, чтобы любое из них можно было легко и быстро найти в книге, заранее зная, где его искать; чтобы иметь возможность сравнить неизвестный вид с описанием всех сходных видов и сказать, действительно это новый вид или уже известный в науке. Дело в том, что один и тот же вид «открывали» тридцать — сорок ученых, и каждый называл его по-своему; о каком же шла речь, подчас и нельзя было сказать.

Линнеус постоянно теперь думал об этом «беспорядке» в ботаническом хозяйстве и о том, что́ надо сделать, чтобы его устранить.

Снова и снова перечитывает он ночами сочинения ботаников XVI–XVII веков и ищет у них попытки, намеки, хотя бы неясные мысли, в каком направлении надо совершенствовать систему классификации растений.

Самое важное: что положить в основу классификации растений? Что самое главное?

Одни ученые распределяют их по плодам и семенам. Другие говорят, что это неверно, — плоды и семена не являются самым характерным у растений. Куда важнее венчики цветков, — по ним и следует классифицировать. А третьи считают, что правильнее будет учитывать и плоды, и семена, и цветки.

Но что действительно можно принять за основу классификации?

Может быть, тычинки и пестики, — ведь они самые главные органы цветка в половом размножении? Линнеус все чаще возвращается к этой мысли, обдумывает ее, взвешивает доводы за и против и опять читает, читает…

В то же время Линнеус понимает, что ему необходимо самому больше и больше узнавать растения в природе, самому накопить бесценное сокровище — знание фактов. Тогда он сумеет отличить в книгах правду от небылиц, соберет эту правду по крупицам, рассеянным в толстых фолиантах. Соберет воедино золотые зерна, отсеяв негодные.

Весь ученый мир увидит его жатву и прославит жнеца, потому что всем необходима правда о растениях, нужен порядок в растительном царстве.

Разве не прав Андрей Цезальпин, который говорит: «В этом громадном множестве растений недостает того, в чем более всего нуждается всякая другая беспорядочная толпа; если это множество не будет разделено на отряды подобно армии, то все в нем будет в беспорядке и волнении». В который раз твердит эти слова Линнеус своему другу Артеди.

«…все в нем будет в беспорядке и волнении», — думает Линнеус, оглядывая богатые сборы растений, которые делали его студенты и он сам.

«И это действительно бывает теперь при изучении растений, потому что ум обременяется беспорядочным накоплением предметов, и вследствие этого происходят бесконечные ошибки и ожесточенные споры», — писал Андрей Цезальпин.

— Ум ученого обременен беспорядочной грудой фактов, не правда ли? — обращается Линнеус к Артеди. — Ученого! А что дойдет из такой кучи фактов до простых смертных? Как же им разобраться, если эта путаница в названиях идет от самих специалистов. Послушайте, Артеди, я думаю, что у растений пока названия не установлены, во всяком случае, для всех их. Разве это название: «Роза лесная, обыкновенная, с цветком душистым, розовым»? Ведь это описание растения, а не его имя.

— Верно. И в зоологии такая же история. В название животного включают его описание, да еще сбивчивое и путаное, — согласился Артеди. — Нам надо получше рассмотреть, что имеется по всем этим вопросам в литературе.

Линнеус вдруг громко засмеялся:

— А знаете, есть названия и в десять — двадцать слов! Нет, нужны короткие, ясные имена.

— Да, да. Тогда и будет порядок в фактах.

— Но прежде чем приступить к наведению этого порядка, надо овладеть всем научным наследством, изучить все, что сделано до нас. — Линнеус задумчиво смотрел куда-то вдаль, будто вглядываясь во что-то. — И побольше заниматься наблюдениями в природе.

— Иначе мы будем открывать открытое и тратить драгоценное время, так ведь? — размышлял вслух Артеди. — А жизнь человека коротка, и надо использовать каждый день для науки, — продолжал он, не подозревая, как скоро случай оборвет его жизнь…

Побывайте в Лапландии

— Хорошо бы поехать куда-нибудь в чужие края, — говорит Линнеус. Глаза его вспыхивают, и он весь загорается при этих словах.

Артеди всегда спокойнее в словах, поступках и мечтах. Но и он жаждет путешествия:

— Побродить по музеям, книгохранилищам, завязать знакомства со светилами науки.

— Леса, луга дальних стран… Самому посмотреть, собрать гербарий, минералы.

У Петра Артеди на пути к науке также вставал злой демон-искуситель: и перед ним, как перед Линнеусом в свое время, стояла возможность сытой жизненной карьеры. Он приехал в Упсалу изучать богословие, хотя не любил его, не интересовался им, а потому